|
Ева Гончар
|
 |
« Ответ #454 : 04-Марта-2018 12:17 » |
|
Таню увели, а Майе велели переместиться в один из больших залов на первом этаже, где на диванах для посетителей уже сидели какие-то люди, некоторые в пальто и куртках — не то сотрудники музея, которые оделись, но не успели уйти до того, как всё случилось, не то пришлые со служебными пропусками, которые попали в музей после закрытия. Сидели молча — и вид имели пришибленный. Пахло корвалолом. Майя нашла для себя свободный угол, устроилась там и принялась ждать.
И вот тогда-то на неё накатил ужас.
Что будет с её семьёй, если Краузе не поймают? Как они будут жить?..
Таня сядет — объяснять суду, что её заставили, будет бесполезно. Её, наверное, не спасло бы, даже если бы в музей она попала под дулом пистолета в буквальном, а не переносном смысле слова — ибо кто-то же должен ответить за громкую кражу и дипломатический скандал. Итак, Таня сядет. Анюту, скорее всего, вынудят уйти из академии, о которой и без того пойдёт дурная слава. Саму же Майю просто уволят, не церемонясь, и хорошо, если не будут судить за соучастие. Меньше всех, вероятно, пострадает Вадим — но и ему придётся несладко. Обилие зарубежных контрактов и лёгкость, с какой получали господдержку его проекты в России — причина всему этому не только в его научных достижениях, но и в репутации безупречно честного человека. Жизнь рухнет, и неизвестно, удастся ли хоть что-нибудь выстроить на обломках.
Но утрата репутации и достатка — это ещё не самое страшное! «Хуже всего, — думала Майя, — что помочь Татьяне я тогда уже не смогу. Если бы я была рядом, я бы её вылечила. От потрясения, от боли, от любви... Сколь бы сильно ни была она виновата, я бы сумела сделать так, чтоб ничего подобного никогда не повторилось. Но если она окажется в СИЗО, а оттуда переедет в колонию, это её прикончит. Нормальным человеком она не станет уже никогда...»
Будь Майя в эти минуты способна заниматься самоанализом, она бы здорово удивилась, обнаружив, что, кроме страха за семью, от которого хотелось выть по-волчьи и кидаться на стены, и сиюминутной тревоги за дочь, сидящую перед дознавателем, она испытывала ещё один страх — за Артёма. Не за успешность его погони — а именно за него самого.
Вестей от него больше не было, и тормошить его Майя опасалась — звонок мог получиться некстати. В воображении у неё то и дело возникала оледенелая дорога, пламенеющая огнями впереди идущих машин. Как же легко на такой дороге угодить в аварию! Тем более, если у тебя было три сумасшедших дня и две почти бессонных ночи — и за руль ты привык садиться совсем в другом климате. Одна лишь мысль о том, что Артём мог разбиться, превращала холодный, давящий ужас в настоящую панику.
Ощущение собственного тотального бессилия было таким острым, что Майе хотелось умереть на месте.
Тем временем, за пределами её поля зрения происходили события, на которые она никак не могла повлиять, но которые и определили финал этой драмы.
Музей наполнялся людьми. К полицейским прибавились врачи скорой помощи, вызванные к одной из сотрудниц, свалившейся с сердечным приступом. Вслед за врачами явились двое дипломатов из австрийского консульства, которым позвонил кто-то из экспертов. Директор музея, в свою очередь, связался со своим другом, «шишкой» из МИДа, в надежде, что тот поможет замять скандал. «Шишка» примчался тоже — и убедил взбешённых австрийцев никому не сообщать о краже, пока есть шанс задержать преступника по горячим следам и вернуть украденное.
Картину преступления, в его музейной части, восстановили практически полностью.
План «бэ», о наличии которого у Краузе Майя догадывалась, но который ей некогда было обдумать и обсудить, оказался примитивным до глупости, особенно по сравнению с изощрённым планом «а». Как только вор понял, что Анюта не придёт и всех четверых охранников сразу отвлечь не удастся, он принял решение избавиться хотя бы от одного и дал Татьяне отмашку идти в запасники. Под звон сигнализации он схватил акварели, освобождённые к тому времени от громоздкой рамы, и выскочил вместе с ними в коридор, но ринулся не к пожарной лестнице, куда не проскочил бы незамеченным, а в туалет на втором этаже. В окне туалета стекло было таким же ударопрочным, как везде в музее, но в коробе, прикрывающем трубы, Янис Адамович заранее припас кувалду. Выбить окно и спрыгнуть со второго этажа — чрезвычайно рискованная затея, лишающая вора преимущества по времени. Даже если удастся не расшибиться, приземлившись на асфальт, побег будет сопровождаться таким грохотом, что через пару минут весь музей узнает, куда и чьими стараниями подевались картины. Но Краузе решил рискнуть — пять миллионов евро того стоили! — и риск себя оправдал.
Чудом оторвавшись от преследования, он рухнул в оставленную в переулке машину, однако далеко на ней не уехал — серую «киа рио» номер 258 нашли потом в двух кварталах от музея, где, очевидно, было припрятано другое транспортное средство. Кроме машины, Краузе поменял и внешность. Он всё-таки был художником, хоть и без Божьей искры, и знал, какие черты придают лицу индивидуальность — и какой минимальный набор нужно изменить, чтобы пройти неузнанным мимо камер видеонаблюдения и паспортного контроля в аэропорту, если туда успеют передать ориентировку. Ещё одним необходимым приготовлением было спрятать на себе похищенное. Краузе очень спешил; все эти действия отняли у него не более получаса, однако в его положении даже одна лишняя минута могла повлиять на исход игры.
Одна лишняя минута всё могла решить и для Артёма.
Провожая глазами удаляющуюся машину Краузе, управляющий «Сердца гор» рассуждал просто.
Если Майя и он изначально ошиблись в расчётах, и вор собирается передать кому-то свою добычу, не уезжая за границу, преследовать его бессмысленно: он может сейчас поехать в любую сторону. Но зато в этом случае у полиции появится больше времени и средств, чтобы задержать и его, и покупателя даже после того, как сделка состоится. Если же вор, в самом деле, намерен удрать немедленно, то, сев в самолёт, он уже вряд ли будет пойман — на то, чтобы поднять на уши всю европейскую полицию, пока он находится в небе, просто не хватит времени. Сразу по прилету он избавится от картин, получит деньги — и адью! Янис Адамович Краузе навсегда исчезнет, чтобы воскреснуть под чужим именем где-нибудь в Южной Америке. Значит, в любом случае, нужно гнать в аэропорт — вопрос только в том, в который из трёх.
Судя по карте, дальше всего отсюда до Шереметьево, а до Внуково и Домодедово примерно одинаково и чуть ли не вдвое ближе. Уповать на то, что какая-нибудь из дорог дождливым пятничным вечером будет свободна от пробок — крайне опрометчиво. Но можно исходить из предположения, что по пути к одному аэропорту движение будет поживее, чем к другому. Предусмотрительный человек — а Краузе, безусловно, был таковым — запасся бы билетами на подходящие рейсы из обоих аэропортов и выбрал тот маршрут, который мог преодолеть быстрее; забрать потом картины в нужном месте стало бы задачей покупателя. Поэтому, усевшись за руль, Артём первым делом изучил дорожную ситуацию — и, к некоторому своему облегчению, обнаружил, что домодедовское направление бодро «зеленеет», в то время как внуковское — сплошь «красное». В Домодедово он и устремился.
К тому моменту, когда Майю пригласили к дознавателю, вестей от Артёма по-прежнему не было, и у неё перед глазами всё расплывалось от страха. «Соберись, дура! — прикрикнула она на себя мысленно, поднимаясь на ноги. — Ты же “не знаешь”, что именно украли — забыла? Покажешь свой страх — значит, покажешь, что тебе всё известно. Отправишься тогда в каталажку вместе с Таней и уже ничем не сумеешь ей помочь». Она сделала несколько быстрых вдохов и медленных, на счёт «одиннадцать», выдохов. Это всегда помогало ей уменьшить напряжение... но сегодня, увы, совсем не помогло.
Фамилию и звание дамы, которая её допрашивала, Майя забыла напрочь, хотя, на всякий случай, записала. Имя — Ида Петровна — запомнила. Врезалась в память и её внешность — плотная, широкая фигура, жилистые неженские руки, очень короткие седые волосы, квадратное лицо с тонкими недовольными губами и тусклыми, усталыми глазами. Расположилась Ида Петровна за столом в директорском кабинете. После серии формальных вопросов она потребовала у Майи объяснить, каким образом та оказалась в музее нынче вечером — и Майя повторила ставшую уже привычной версию. Дама покивала, отметила что-то у себя в бумагах, а потом спросила:
— Вы приходили сегодня в музей до закрытия, охрана вас опознала. Что вам было нужно?
— Я хотела взглянуть на то место, о котором шла речь в сообщениях Тани. Раньше я тут не бывала, — осторожно ответила Майя, гадая, известно ли оставшимся в музее сотрудникам, что она искала Краузе.
Ида Петровна скептически приподняла седую бровь:
— И всё?
— Нет, не всё. Я подумала, что, возможно, встречу тут саму Таню. Если бы выяснилось, что она, действительно, собирается наделать глупостей, я бы взяла её в охапку и увезла домой.
— Но вы её не встретили?
— Как вы понимаете, нет.
Ида Петровна покивала и постучала карандашом по столу.
— Хорошо. То есть вы полагали, что глупости, которые может наделать ваша дочь — это кража старинного медальона?
— Говорю же, я до последнего надеялась, что это розыгрыш и никакой кражи не будет. Но если не розыгрыш, то... да, так я и полагала. Таня писала сестре, что хочет забрать из хранилища трофейный предмет, который якобы никому не нужен.
— Вы знаете человека, который приезжал сюда вчера днём и предлагал эту вещь выкупить? Это вы его прислали?
Чего-чего, а выдавать Артёма Майя не собиралась совершенно точно.
— Не знаю. Намерения покупать медальон у меня не было. То есть сегодня как раз его и украли? — попыталась она сыграть неосведомлённость.
— Нет. А как по-вашему, что могли украсть?
— Понятия не имею. Но думаю, что-то из экспозиции на втором этаже — иначе окно бы вор выбил на первом.
Не в том, ох, не в том она была сейчас состоянии ума и нервов, чтобы отвечать на каверзные вопросы! Дама-дознаватель, разумеется, это чувствовала. Чувствовала и то, что у Майи секретов — как у дурака фантиков. Но тут, на Майино счастье, под рукой у Иды Петровны завибрировал мобильник.
— Слушаю, — раздражённо проговорила она, приняв вызов, но в ответ услышала нечто такое, из-за чего её лицо стремительно потеплело — губы смягчились, заулыбались глаза, и даже голос стал более мелодичным. — Со мной? Нет, сейчас ему нельзя со мной поговорить — я на работе. Ложитесь спать, Маш. Скажи ему, утром он проснётся, а бабушка уже дома. Завтра у меня выходной — и книжки с ним почитаем, и всё, что угодно.
Она отложила телефон, несколько секунд молча рассматривала Майю — и, кажется, что-то поняла. Возможно, поняла гораздо больше того, в чём Танина мать готова была ей признаться. Но прежняя жёсткость к Иде Петровне так и не вернулась. Она хмыкнула, отодвинула лежавший перед нею план беседы, вместо него достала из папки и протянула Майе подписанный дочкой листок.
— Вот, почитайте-ка, что рассказала ваша красавица.
Текст был коротким и заметно более связным, чем недавний рассказ про ночь в «Бобруево» — формулировки явно принадлежали самой Иде Петровне. Как Майя и ожидала, из него следовало, что Таня пришла в музей за медальоном, который должна была завтра утром передать Янису Адамовичу — и сделала это только потому, что «Краузе Я. А.» угрожал публикацией в интернете компрометирующего её видео, если она не подчинится.
— То же самое она пыталась объяснить и мне, — возвращая листок, подтвердила Майя.
— Она ни словом не упомянула, что отправляла какие-то сообщения другой вашей дочери.
— Разумеется! Вряд ли Таня писала их добровольно. А уж теперь-то она бы точно не стала впутывать в эту историю свою сестру.
— Компрометирующее видео — вы что-нибудь о нём знаете?
— Да. Это просто запись со студенческой вечеринки, где некоторые участники... позволили себе лишнее.
Ида Петровна нахмурилась:
— Позволили себе лишнее?
— Ничего уголовно наказуемого, поверьте мне. Я предъявлю видео, если потребует следствие.
— Но тогда что? Если девочка из хорошей семьи решилась совершить кражу, лишь бы никто не узнал о другом её проступке...
Майя тяжело вздохнула:
— Девочка из хорошей семьи... Вот тут-то, Ида Петровна, как раз и было наше слабое место. Насколько я понимаю, её сильнее всего пугало не то, что видео попадёт в интернет — а то, что его посмотрим мы с её отцом.
— Что-нибудь вроде стриптиза на барной стойке? — поморщилась собеседница.
— Не совсем, но примерно в этом роде.
— Да неужели она так боялась наказания? Очень странно. Вы не похожи на строгую мать, Майя Михайловна. Возможно, ваш муж...
— Нет. Он тоже не стал бы её наказывать за ту выходку. Но он, конечно, был бы потрясён. Таня смертельно боялась нас разочаровать, понимаете? — стоило Майе произнести это вслух, как до неё дошло, что это чистая правда.
Процедура дознания закончилось для неё тем, что она заполнила бланк подписки о невыезде и спросила:
— А что будет с Таней?
— Проведёт ночь в отделении, — с излишней небрежностью, призванной замаскировать сочувствие, ответила Ида Петровна. — Что с ней ещё может быть? Все остальные вопросы вы сможете завтра утром задать следователю, которому я передам её дело.
— Её задержат в любом случае? Даже если... то, что пропало, вернётся в музей в целости и сохранности?
— Вернётся или нет, не имеет значения. Налицо попытка незаконного проникновения в хранилище и соучастие в краже. Меру вины вашей дочери определит суд.
Продолжение следует...
|
