|
Ева Гончар
|
 |
« Ответ #447 : 28-Февраля-2018 13:10 » |
|
Глава 22. ТРИ ЧАСА И ЦЕЛАЯ ЖИЗНЬ
Когда потом, много дней спустя, Майя обратилась мыслями к событиям этого вечера, она обнаружила у себя в голове объемную и целостную картину происходившего — но так и не смогла разграничить, что видела своими глазами, что слышала краем уха, а что узнала позже из чужих рассказов. Крайняя степень усталости и затянувшийся стресс сделали её личные воспоминания сумбурными и фрагментарными.
Последнее, что она запомнила совершенно отчётливо — как возвращалась в музей, стараясь удержать равновесие на льду, и думала о том, что, коль скоро сигнализация сработала, значит, Таню уже задержали охранники. О том, что будет и с Таней, и со всей семьёй, если Краузе не догонят, Майя тогда почему-то не думала вовсе.
На полпути ей пришла смс-ка от Артёма с приметами машины, на которой уехал Краузе: «серая киа рио 258». А в скверике позади музея — встретился растерянный Игорь, по всей вероятности, наблюдавший, как вор сбежал через окно, но не имевший инструкций для такого случая. Игорю Майя велела найти Анюту и отвезти её домой, что он успешно и выполнил. Знание, что хотя бы одна из её девочек находится в полнейшей безопасности, было единственным, что согревало Майю в следующие несколько часов.
У входа в музей уже стоял полицейский фургончик, люди в форме рыскали вокруг здания и дежурили на крыльце. Пускать Майю внутрь, разумеется, никто не хотел, и удостоверение с надписью «НИЭЦ МВД РФ» помогло ей только в том смысле, что разговаривали с ней довольно вежливо. Прорваться удалось лишь после того, как она сообщила, что, во-первых, является матерью задержанной в музее девушки, а во-вторых, располагает оперативной информацией, которая поможет поймать преступника. Сведения о машине были встречены с восторгом, имя же Краузе и совет немедленно оповестить о краже все московские аэропорты такого явного восторга не вызвали, из чего Майя сделала вывод, что личность вора уже известна и сигнал тревоги всюду, куда следует, уже передан.
По ходу дела она поведала полуправду о причинах своего появления на месте преступления — ту самую, о которой договаривались заранее — и надеялась, что Артём, если ему придётся объясняться с полицией, выдаст похожую версию. Так, мол, и так, одна из дочерей пожаловалась Майе на странные сообщения от другой. Звонить в «ноль-два» Майя не стала, сомневаясь, что это всерьёз, но решила приехать разобраться. Знакомый подбросил до музея, и он же пустился в погоню, заметив вора. О том, что именно украдено, полицейские и охранники помалкивали — и Майя помалкивала тоже.
Её отвели в пыльную каморку, заставленную старой мебелью, где была заперта Татьяна, и велели «привести девушку в чувства» до приезда дознавателя. Девушка рыдала в голос, приткнувшись на край облезлой табуретки, и на внешние воздействия не реагировала. Скрюченная фигурка выглядела такой маленькой и жалкой, что у Майи остановилось дыхание. Если и было в её душе место для гнева на непутёвую дочь, оно сию же секунду оказалось занято состраданием и нежностью, и болезненной радостью от того, что Таня жива и здорова.
Майя не помнила, она ли попросила сопровождавшего её стража порядка оставить их вдвоём, или сам он проявил несвойственную его профессии деликатность — а может, попросту решил извлечь пользу из подслушивания под дверью. Так или иначе, но из каморки он вышел, а Майя уселась на покосившийся стул рядом с дочерью и попыталась притянуть её к себе. Татьяна отбивалась и продолжала плакать, не слыша сквозь рыдания Майин голос или не узнавая его. Очнулась она лишь через несколько минут, показавшихся Майе бесконечными. Ошеломлённо выдохнула:
— Мама!.. — вцепилась в неё, как младенец, спрятала лицо ей под мышку, и слёзный водопад хлынул с новой силой.
В тот момент, как и в предыдущие два дня, главным вопросом, мучившим Майю, был вопрос о том, по доброй ли воле её девочка ввязалась в музейную авантюру. Но все попытки добиться ответа тонули в слезах. Татьяна твердила, что не хотела ничего дурного, упоминала медальон, но того, кто её сюда прислал, не упоминала. Майя ждала, когда плачущая примолкнет, чтобы перевести дух, и как только это произошло, тихонько проговорила:
— Видео не будет опубликовано, слышишь меня? Никогда не будет. Мы об этом позаботились.
Татьяна замерла на секунду, потом переспросила:
— Не будет? Позаботились?..
— Да. Мы вернули контроль над аккаунтом. Тот, кто прислал тебя сюда, больше ничего тебе не сделает.
Страшнее всего было услышать в ответ что-нибудь вроде «никто меня не присылал!» — это бы значило, что Таню толкнула на преступление любовь, а не страх. Но Таня только охнула и заревела снова. «Скажи! — просила мысленно Майя. — Скажи мне, кто он! Скажи сейчас, раньше, чем узнаешь, что, на самом деле, стряслось в музее!» И когда злополучное имя, наконец, прозвучало, она сама чуть не расплакалась от облегчения.
Расспросов о случившемся Майя опасалась — не знала, как отвечать на них, чтобы тот, кто подслушивает, не догадался о её излишней осведомлённости. Но, как выяснилось, опасалась напрасно. Татьяна будто вовсе забыла, из-за чего её здесь заперли — теперь её волновало только одно: что «клёвый видосик» видела её мать. Слов утешения она не воспринимала и предложение поездку в «Бобруево» обсудить дома проигнорировала. Отодвинулась, снова скрючилась на своей табуретке, вытерла шарфом лицо, багровое от стыда и слёз, и принялась говорить — ей отчего-то хотелось, чтобы подробности той июльской ночи Майя узнала именно теперь. Рассказывать связно Таня была не в состоянии, но этого и не требовалось — коротких сумбурных фраз, прерывавшихся судорожными всхлипами, Майе хватило, чтобы представить всё так ярко, будто на месте дочери была она сама.
История Татьяниных отношений с Краузе, и правда, началась именно тогда. На «голую вечеринку» близняшек, как и предполагалось, затянуло убойным коктейлем из алкоголя и нежелания выглядеть самыми стеснительными среди однокурсников. Однако хмель выветривался быстро. Пока девчонки были вместе, Татьяна ещё могла убедить себя, что ничего плохого не делает, но как только Анюта пропала из виду, мгновенно опомнилась. Выбравшись из толпы разгорячённых людей разной степени обнажённости, она решила пойти на поиски сестры, но для начала следовало одеться.
Организаторы вечеринки меньше всего хотели обвинений в том, что принуждали кого-либо в ней участвовать. Поэтому, стоило Татьяне удалиться от костра, как к ней подскочила одна из старшекурсниц и показала, в который из домиков отнесли одежду. Татьяна ожидала увидеть пёстрый тряпичный ворох, но ошиблась — какая-то добрая душа разложила всё так, чтобы каждый легко мог найти своё. И шорты свои она увидела сразу. Но вот блузка… блузка рядом с ними отсутствовала, и вскоре стало понятно, что в домике её нет вовсе.
Бедняжка пришла в отчаяние. Запасная блузка, купальник и тёплая кофточка лежали в сумке, но сумку она оставила в другом домике — и абсолютно не помнила, в каком именно, все они с виду были одинаковыми. Идти обратно к костру она решительно не хотела; допустить, что будет раздетая общаться с одетыми, не могла вообще; брать чужие вещи было стыдно. Она натянула шорты, вышла наружу и, обхватив себя руками, побрела к водохранилищу, смутно надеясь где-нибудь по дороге встретиться с Анютой.
В стороне от костра было прохладно, кусались комары, Татьяну мутило от выпитого, и настроение у неё было мерзкое.
— Вы часом не замёрзли? — раздался позади неё мягкий и слегка насмешливый мужской голос.
Девушка обернулась и в ярком лунном свете — она предпочла бы, чтоб он был менее ярким! — увидела улыбающегося Краузе. Замешкалась, не зная, огрызнуться ли в ответ, или молча сбежать, и в этот момент он накинул ей на спину свой светлый хлопковый джемпер, в который она немедленно закуталась.
— Верхняя часть потерялась? — поинтересовался Краузе.
Татьяна кивнула, глядя под ноги.
— И немудрено! — вздохнул он и прибавил укоризненно: — Чего вас вообще туда понесло? Ведь вы с сестрой такие славные, такие правильные девочки.
На это ей ответить было нечего.
— А я купался, — сообщил Янис Адамович, снова улыбнувшись. — Вода ещё не прогрелась, так что брать с меня пример не советую.
— Аню вы там не видели?
— Видел. Она пошла с молодым человеком кататься на лодке.
Татьяна вздохнула, обиженная, что её не позвали с собой.
— У вас ещё одежда есть? — спросил он.
— Есть, но я не помню, где бросила сумку.
Краузе развёл руками:
— Простите, но помогать вам её искать мне нельзя — ваши товарищи не поймут, если я попадусь им на глаза. Но вы можете оставить себе мой джемпер — утром вернёте.
— Спасибо, — буркнула она.
Самым приветливым тоном он стал выспрашивать, на что бы она хотела потратить остаток ночи, пообещав подсказать дорогу к любой из многочисленных компаний отдыхающих. Татьяна не знала ответа; ей всё ещё было нехорошо. И когда она вдруг широко зевнула, не успев даже прикрыть ладонью рот, он оборвал себя на полуслове:
— Э, да вы, похоже, просто хотите спать!
— Хочу, — призналась она. — Но спать тут негде.
— Очень даже есть где! — засмеялся он. — Пошли.
И куда-то повёл её через лес по едва заметной тропинке. Шагая следом за Краузе, Татьяна облачилась в широченный, приятно пахнущий джемпер и сразу почувствовала себя уверенно. Окольными путями они пробрались к капитальному корпусу, где ночевали преподаватели. Из распахнутых окон слышались пьяные голоса и громкий смех.
— Мой номер на первом этаже, — прошептал Краузе. — Придётся лезть через окно — меня не должны были видеть там, у вас, а вас не должны видеть здесь.
— Я буду спать в вашем номере? — растерялась Татьяна.
— Конечно. Я всё равно не собирался сегодня ложиться, — он подошёл к одному из низких широких окон и позвал её: — Ну, смелей!
И она приняла приглашение. У неё, и в самом деле, слипались глаза, а Краузе был заботлив и мил, не прикасался к ней и вообще не позволял себе вольностей. Когда гостья перелезла через подоконник, он задёрнул занавески, зажёг свет и всмотрелся в её лицо.
— Какая вы бледная, Танюша. Плохо себя чувствуете?
— Так себе. Нужно было меньше пить, — пробормотала она.
Он ушёл и вскоре вернулся с чашкой чаю и пачкой печенья. Чай оказался горячим, крепким и сладким, печенье таяло во рту, и жизнь, наконец, начала налаживаться. Пока Татьяна чаёвничала, Янис Адамович расправил постель, которую до этого явно никто не трогал.
— Закончите с чаем — и укладывайтесь, — велел он, взявшись за ручку двери. — А я пойду, меня уже заждались.
Спала она глубоко и сладко, как не спится в городе, и проснулась, когда солнце стояло уже высоко. На спинке кровати висела её блузка, к которой была приколота записка от хозяина комнаты: «Нашёл на поляне, когда всё закончилось. Пожалуйста, выходите через окно». Внизу была нарисована смешная смущённая рожица.
— Он позвонил мне… через три дня… и попросил приехать в академию. Сказал, собирается предложить что-то насчёт летней практики. Брать с собой Аню не разрешил — место, типа, только одно. Я хотела увидеть его — и приехала… — Татьяна длинно, горестно вздохнула и замолчала; слёзы у неё высохли.
Реконструировать продолжение истории Майе было совсем несложно, за исключением финальной части — и эпизода с Серебряным. Но выспросить о Серебряном она не успела бы, даже если бы не боялась, что их подслушивают. В коридоре раздались шаги, и пресный, прокуренный женский голос произнёс:
— Сначала девочку ко мне. Остальные потом.
— Это дознаватель, — объяснила Майя.
Татьяна перепуганно вскочила.
— Спрашивать меня будет, да? Что я должна говорить?
— Правду, котёнок. Ты должна говорить только правду, — погладив её по руке, распорядилась мать.
Продолжение следует...
|
